Дым отечества [СИ] - Татьяна Апраксина

Любезный хозяин и возможный родственник, не щурясь, смотрит на город. Полуденное солнце растекается по блестящему нагруднику: сияние в сиянии. Цапля любуется бликами, но не прельщается золотом — не сорока же…

— Я ожидал другого противника, — говорит Корво, — но с ним вышла отменно скверная история…

* * *

О том, что больше помощи из Болоньи ждать не следует, в Фаэнце узнали еще зимой. Бентивольо отступил перед напором невероятно деятельного понтифика, принес обильные покаяния золотом и прочими дарами и призвал внука покориться воле Александра как воле Церкви. Однако, отряды капитана Дженнаро, присягнувшие князю Фаэнцы, не собирались оставлять город, и первое время оставались верны. С началом осады пропускать почту в Фаэнцу стали не чаще раза в день, и комендант крепости с парой парламентеров лично выезжал за ней под белым флагом. Гонцов, которые могли бы передать что-то на словах, осаждающие задерживали и, проследив за передачей писем, отправляли восвояси.

Одно такое письмо пришло из Болоньи и предназначалось для Дженнаро — далеко не первое; комендант, как обычно, послал солдата уведомить капитана о том, что для него прибыла почта, а потом отдал запечатанный и обшитый тканью пакет пришедшему болонцу в собственные руки. Как десять раз до того. Они еще поболтали и выпили вина за здравие князя и упокой всех врагов…

Комендант не знал, кто поднял крик о предательстве и сговоре — а знал бы, так убил бы своими руками, — и очень удивился, услыхав, в чем его обвиняют. Он клялся, что ведать не ведал, что за бумагу прислали Дженнаро; что отроду он не был шпионом и не собирался вскрывать чужие письма, и о каком сговоре, черт вас всех побери, может идти речь? Они даже ночную вылазку не планировали!..

Конечно, городской совет ворчал — не вскрывал, так должен был вскрыть. Не сговаривался, так должен был сговориться, за пазуху к Дженнаро залезть, и узнать, что за этой пазухой — змея безногая и ехидна. Но ворчал больше для порядка. Что Бентивольо полностью отступится от внука не ожидал никто, даже сам князь. Чего уж спрашивать с коменданта крепости.

А потом ночью через стену перелетела стрела. Не простая, а с запиской. Да караул с обходом оплошал, задержался — и оказался как раз в ненужном месте. Записка, конечно, не записка, а одна сплошная чушь, если подряд читать. Но на то Фаэнца и Фаэнца, что мастера в ней есть всякие. Любезного друга благодарили за сведения, жалели, что так просто сдать город не получится и предлагали устроить вылазку, да неудачно, чтобы осаждающие ворвались за беглецами в ворота.

Тут уж обвинений никто не выдвигал — а просто у всех командиров учинили потихоньку обыск. Нашли у коменданта. Две вещи — вернее, три. Квадратик плотной бумаги, с отверстиями — на записку накладывать и поворачивать. Еще один такой же, но мятый, поистершийся — и с прорезями в других местах. Их и показали коменданту.

Тот поначалу не испугался даже, рассмеялся. Спросил, а зачем ему игры эти детские, если он с противником, почитай, каждый Божий день видится, да еще без особых свидетелей, да еще почту принимает. Кто ж эти письма считал — передавай не хочу. Зачем же ему стрелы, решетки, глупости всякие. Это проклятый Папский сын на него, честного человека, подозрения наводит.

И тогда положил перед ним Бруччо Рени третью бумагу. Плохонький дешевый листок, весь в кляксах и исправлениях. Черновик. Где Его Светлости герцогу Беневентскому предлагали сдать город.

Комендант еще пробовал объяснять, что он хотел заманить герцога в ловушку — может быть, просто передовой отряд, а, может, зная нрав Корво, и его самого. Никто не слушал. Предателя бросили в замковую тюрьму. Он взывал к князю, пытался говорить, что вылазку они планировали вместе с Дженнаро — но Дженнаро отмахнулся: не было ничего. Не обсуждали. Сам тонет — и другого утопить хочет. Мстит, наверное. Мало нам гнева правителя Болоньи, мало нам этой оравы за стенами — так тут еще и всякий трусливый предатель клевещет…

Асторре подумал — и решил: пусть все остается как есть. Если коменданта оболгали, город потом заплатит ему за ущерб его чести. Но риск слишком велик.

Комендант же был, видно, не из тех, кто стоек в несчастьях. А может кто-то другой рассудил, что предатель не причинит вреда только мертвым. Во всяком случае, однажды утром, когда стража принесла еду, узник полувисел на оконной решетке. Окно было низким — повеситься сложно, но удавиться сойдет.

Князь огорчился, но в командующие назначил не чужака Дженнаро, как тот ни клялся в вечной — до самой победы, — верности, а своего двоюродного брата Джанэванджелиста. Не все приняли это решение с одобрением — одно дело закаленный в боях опытный вояка, хоть и вертится как веретено у ловкой пряхи, да заплатить ему несложно; другое — кузен, славный сын славного отца, преисполненный всех и всяческих достоинств, кроме одного: хоть какого-то опыта.

Но после первого столкновения мнение переменили — недостаток опыта Большой Джанни с избытком восполнял знаниями, готовностью слушать советы, муравьиной склонностью вникать во все — и отвагой. После второго… после третьего о коменданте никто даже и не вспоминал. Как не было. Город вел в бой Джанэванджелиста Манфреди.

— Видите ли, — говорит Корво. — Я и впрямь мог бы иметь к этому отношение, но не имею. Ни малейшего.

— Вам кто-то помогает, — скрипуче усмехается цапля.

— Может быть, и не мне…

— И, может быть, не помогает, — соглашается Альфонсо д'Эсте.

* * *

Антонио Груа, посол короля неаполитанского Федериго, уныло тащился по дороге впереди своего кортежа и пытался составить донесение, которое отправит вперед себя, если карета все-таки завязнет. Карета была к этому близка и даже конь под послом на каждом шаге погружался в размокшую землю по путовые суставы. Начиналась весенняя распутица, мать будущего плодородия. Антонио плевал на плодородие Романьи, он хотел домой. Верхом он ездить не любил, но карета с людьми в ней точно бы застряла.

«…Его Светлость Чезаре Корво, владетельный герцог